Автор(ы) статьи: Городнова Л.Е.
Раздел: ИСТОРИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

дворянство, крестьянство, дворянская усадьба, усадебная жизнь, провинция

Аннотация:

Провинциальная усадьба рассматривается как культурный феномен, призванный соединить две социокультурные формации — город и деревню, и создать рационально устроенную территорию. Дворянство, как основной носитель усадебной мифологемы и представитель более прогрессивной части социума, стремилось создать универсальное пространство, представляющее собой тесную взаимосвязь экономических, социальных и культурных факторов. При этом усадебная жизнь в провинции накладывает на личность владельца определенные обязательства в частной жизни, формируя новые модели его поведения в обществе. Нормы, общепринятые в столичных городах, совершенно неприемлемы в патриархальном обществе провинции. Организация усадебного пространства, восприятие себя в этом пространстве, управление подданными ему безграмотными крестьянами требовали отказа от ряда принятых в столичных аристократических кругах обычаев и условностей.

Текст статьи:

Становление дворянской усадьбы как организованной системы является длительным процессом, растянувшимся в истории русской культуры на десятилетия. Провинциальная усадьба должна была  превратиться в культурный феномен,  призванный соединить две социокультурные формации — город и деревню, и создать рационально устроенную территорию. Дворянство, как основной носитель усадебной мифологемы и представитель более прогрессивной части социума, стремилось создать универсальное пространство, представляющее собой тесную взаимосвязь экономических, социальных и культурных факторов. При этом усадебная жизнь в провинции накладывает на личность владельца определенные обязательства в частной жизни, формируя новые модели его поведения в обществе. Нормы, общепринятые в столичных городах, совершенно неприемлемы в патриархальном обществе провинции. Организация усадебного пространства, восприятие себя в этом пространстве, управление подданными ему безграмотными крестьянами требовали отказа от ряда принятых в столичных аристократических кругах обычаев и условностей. Необходимо было учиться понимать окружающий мир природы, крестьянскую психологию, вникать в тонкости сельскохозяйственной экономики, оставаясь при этом полноценным членом дворянской корпорации.

Провинциальная усадьба являлась зоной, в которой осуществлялось общение двух культур – крестьянской и дворянской. Результатом их взаимодействия являлось  образование промежуточной культуры – усадебной. В процессе усадебной деятельности дворянин обращался к накопленному в течение столетий крестьянскому опыту ведения хозяйства.  Природные особенности местности, специфика отраслей сельского хозяйства, мониторинг культурных и дикорастущих растений, домашних и диких животных, погодных условий, почвенных ресурсов — обширная область знаний, умений и навыков, которые были достоянием крестьянской общины,  и их  необходимо было уметь активно и эффективно применять. Усадебная жизнь раскладывалась на три составляющих — бытовую, экономическую и духовную. В сфере духовной культуры  дворянство и крестьянство  имели единые корни, традиции, обычаи. Внутри хозяйственной деятельности усадьбы присутствует определенный экономизм — материальный достаток владельца зависит от производительности труда крепостных крестьян. Замена барщинной системы на оброчную, которая считалась более легкой формой крепостной зависимости, являлась более приемлемой для владельца, когда не нужно было заниматься сбытом сельскохозяйственной продукции, и попыткой облегчить наловые повинности крестьян, которые в 1820-х годах платили умеренный оброк до 25 рублей ассигнациями с души. В быту и повседневной жизни дворянину трудно обойтись без дворовой челяди, в услугах которой он нуждается постоянно.  Непосредственное присутствие владельца в усадьбе, который в психологическом восприятии крепостного крестьянина являлся опорой, защитой, а в некоторых случаях, гарантией от произвола управляющих, являлось положительным фактором в жизни сельской общины:

«…В 1819-м году, поехав из Москвы повидаться со своими, я заехал в смоленское свое имение. Крестьяне, собравшись, стали просить меня, что так как я не служу и ничего не делаю, то мне бы приехать пожить с ними, и уверили, что им буду уже тем полезен, что при мне будут менее притеснять их. Я убедился, что в словах их много правды, и переехал на житье в деревню. Соседи тотчас прислали поздравить с приездом, обещая каждый скоро посетить меня; через посланных их просил перед ними извинения, что теперь никого из них не могу принять. Меня оставили в покое, но…смотрели на меня как на чудака. Первым моим распоряжением было уменьшить наполовину господскую запашку. Имение было на барщине, и крестьяне были далеко не в удовлетворительном положении; многие поборы, отяготительные для них и приносившие мало пользы помещику, были отменены…»[1]

Развитие отношений помещика и крестьян определялось и предпочтениями владельца, уровнем его культурного развития и экономическим положением крестьян, их разделяли «дистанции огромного размера» — социальные и имущественные. В жизни женщины-дворянки и женщины-крестьянки в провинциальной  усадьбе прослеживается аналогия и сохраняются традиционные черты —  обе связаны семейными узами, устройством быта и заботами о воспитании детей.  В детском же восприятии сословной разницы практически не существовало. Партнерами дворянских детей в играх и забавах были дети дворовых (М. Лермонтов в усадьбе Тарханы Е.А. Арсеньевой, сыновья Голицыных в Зубриловке и Казацком). Воспитание и начальное обучение дворянских детей в усадьбе зачастую происходило вместе с взятыми на воспитание бедными родственниками и дворовыми детьми, что налагало определенный отпечаток на качественную сторону воспитания крестьянских детей.  Если помещик придерживался либеральных взглядов по отношению к крестьянам, то в  этом случае наблюдается формирование патриархального социума по принципу   большой семьи, глава  которой был хозяином поместья. Патронаж крестьянских семей владельцем усадьбы выражался в покровительстве, попечительстве, управлении крестьянскими семьями. В неурожайный 1833 год, осенью Е.В. Боратынский, понимая ответственность за крестьянскую общину имения, писал из Мары Ивану Васильевичу Киреевскому:

«…Я весь погряз в хозяйственных расчетах. Немудрено: у нас совершенный голод. Для продовольствия крестьян нужно нам купить 2000 четвертей ржи. Это, по нынешним ценам, составляет 40000. Такие обстоятельства могут заставить задуматься. На мне же, как на старшем в семействе, лежат все распорядительные меры…»[2]

Дворянская усадьба и крестьянская деревня, существуя в границах одного имения, не могли не соприкасаться друг с другом. Провинциальная усадьба, как социально-культурный объект, является результатом единства способа мышления владельца и творческого процесса исполнителей. При обустройстве усадьбы – в декорах построек и оформлении интерьеров используются все достижения мирового искусства – живописи и  архитектуры. Но при этом активно используется и  внутренний потенциал усадьбы – способности и талант крепостных крестьян.  Народные умельцы и  таланты из простонародья явились тем человеческим материалом, который впоследствии станет цветом русской культуры. В условиях крепостнического общества талантливый крестьянин был заложником системы, не имея возможности для развития своего дарования. Ограниченность возможностей крестьян обучаться в государственных учебных заведениях и потребность усадебного хозяйства в грамотных служащих дает развитие для частной инициативы, когда своих крепостных крестьян обучали дворяне.  При всей парадоксальности ситуации, когда творческий человек был зависим юридически и экономически, вклад крепостной интеллигенции в процесс формирования культуры дворянской усадебной культуры был огромен. Отдельным представителям дворянства были свойственны проявления патернализма  в отношении особо талантливых крестьян —  единственной возможностью для них в условиях крепостнического строя реализовать свой талант. К примеру, Павел Петрович Свиньин – дипломат и издатель, по русской традиции, христосуясь в светлый праздник Пасхи с крепостным художником Василием Тропининым,  поднёс ему вольную в пасхальном яичке. Крепостные художники,  —  братья Аргуновы и Тропинин, актеры — Щепкин и Ковалёва-Жемчугова, архитектор Воронихин достигли высокого уровня профессионального мастерства, развивая свою деятельность в русле современного культурного процесса.

Идея просвещения народа не оставляла умы прогрессивного дворянства, которое путем распространения грамотности, приобщения к искусству с помощью устройства крепостных театров и организации народных хоровых коллективов пыталось отвлечь крестьянина от кабака, сделать его активным участником культурных мероприятий, происходящих в пространстве провинциальной усадьбы: «…Я полюбил русского мужика, хотя весьма далек от того, чтобы видеть в нем идеал совершенства…».[3] Но отдельные проявления негативных черт характера у русского крестьянина ни в коей мере нельзя считать национальным архетипом. Крестьянство как социальная корпорация отличалась высокой внутриобщинной организацией с исторически, духовно и культурно обусловленной, не заключавшейся в ее юридическом статусе, формой жизни. Умение воспринимать приметы и явления окружающего мира природы, мудрость, накопленная вековым опытом, предусмотрительность во взаимодействии с огромной работоспособностью помогали русскому крестьянину лавировать между случайностями жизни, которыми, на первый взгляд, можно определить национальные особенности великоросса. Подтверждением высоких духовных и моральных качеств и трудолюбия крестьян является их служба в качестве домоуправителей и горничных в домах дворян и кормилиц их детей:

«…Существовало у нас такое обыкновение, что отпуская кормилицу домой, по окончании срока кормления,господа в награду за благополучное  и добросовестное окончание этого дела, давали вольную ее дочери, а, если новорожденный был мальчик, то его освобождали от рекрутчины…»[4]

Крестьянок, вырастивших дворянских детей, до конца жизни отличали бескорыстие, трогательное отношение и крайняя привязанность к воспитанникам, а случаи уважения со стороны господ и их детей к  дворовым людям, которые практически являлись членами дворянской семьи, были не единичны. Сильные внутрисословные нравственно-патриархальные  традиции оказывали влияние на поступки крестьян  в критические моменты для того или иного члена общины, к примеру, когда всем «миром» выкупали  молодого крестьянина у помещика, избавляя его от солдатской службы.

Интерес к крестьянину как человеческой личности непосредственно явился основой для возрождения источников неклассического наследия — памятников славянской культуры и фольклорных источников. Взаимосвязь народных сельскохозяйственных и культурных традиций, проявления национального менталитета, социально-исторические и религиозные факторы способствовали культурно-бытовому сближению двух сословий. Крестьянские обычаи и традиции вошли в ткань дворянской культуры, став ее составной  и  неотъемлемой частью. Жизнь в усадьбе была тесно связана с народным календарем, с народными традициями, обрядами, забавами, которые устраивались на Рождество, Святки, Масленницу. Особенным православным праздником для всех обитателей усадьбы было Светлое христово Воскресение — Пасха. В усадьбе Софьевке Саратовской губернии, имении Софьи Григорьевны Волконской, сестры декабриста Сергея Волконского, крепостной крестьянин которых  Иван Михайлович Кабештов в своих воспоминаниях не мог: «…отказать себе в удовольствии помянуть добрым словом Волконских. Они всегда были добрыми и даже гуманными со своими крепостными крестьянами. По их распоряжению крестьяне обязаны были на барщине работать не более трех дней в неделю; воскресение и праздничные дни работы безусловно запрещались. Пасха праздновалась целую неделю…»[5]

Владелец усадьбы принимал участие  и сам устраивал  деревенские праздники – по случаю рождения ребенка, в честь именин кого-либо из членов семьи или по поводу покупки имения.  Отец Б.Н. Чичерина Николай Васильевич в 1837 году, купив усадьбу Караул, широко отпраздновал это событие — большим съездом гостей в честь именин жены Екатерины Борисовны (урожденной Хвощинской) и угощением крестьян, условно реализуя идею сословного единения, будоражившую в то время умы либерально настроенного дворянства.

В 1887 году Борис Николаевич, празднуя 50-летний юбилей приобретения Караула, обедней, торжественной панихидой на могиле родителей и общим застольем продолжит семейную традицию духовного соединения с крестьянской общиной, которая на протяжении всей оставшейся жизни будет определять его действия и поступки. Культ «отца семейства», непререкаемость авторитета и уверенность в его неограниченных возможностях, сомнения в своей самостоятельности и привычка к несвободе   были настолько крепки в сознании крестьян, что  юридическая свобода после отмены крепостного права воспринималась крестьянством неоднозначно:

«…Большой интерес и украшение сельской жизни составляют добрые отношения к окружающему населению. Я получил их в наследство. При выходе из крепостнического состояния старая нравственная связь не была разрушена. Меня караульские крестьяне знали с детства, а мне доставляет сердечное удовольствие не только знать каждого в лицо и по имени, но быть знакомым с его нравственными свойствами, с его положением и его нуждами. Все ко мне обращаются  при всяких невзгодах: у одного пала лошадь, у другого нет коровы, а дети просят молока, у третьего развалилась изба. С небольшими средствами можно всем помочь, и знаешь, и видишь, что эта помощь идет на дело. Жена со своей стороны вошла с ними в самые близкие сношения; она всех их лечит, знает всех баб и детей, постоянно ходит по избам. Мы, много лет живем, как родная семья…»[6]

Изменение после реформы 1861 года экономической основы провинциальной усадьбы, статуса ее владельца и юридического статуса крестьянина, способствует тому, что в усадебном пространстве явно наблюдается конвергенция культур, которая выражается не только во влиянии народной культуры на дворянскую, но и дворянской — на народную.  Элементы культуры дворянского сословия активно  проникают в  крестьянскую среду. Меняется облик деревенских построек,  кустарные предметы утилитарного назначения заменяются на аналогичные, но фабричного производства, одежда из домотканного полотна уходит в прошлое.

Культурное пространство провинциальной усадьбы сохраняет свою    независимость, усадьба становится хранителем и консерватором дворянских традиций, но культура «дворянского гнезда» унифицируется, становится более демократичной и либеральной. Преобразуется социальная сущность усадьбы, изменяется ее значение в жизни дворянского сословия и крестьянской общины, изменяется ее содержательная и экономическая функции, но духовно-нравственная ценность как родового гнезда остается неизменной. Этот период, вопреки распространенному мнению, нельзя назвать временем упадка производственной, материальной и духовной культуры усадьбы:

«…Первые годы после освобождения крестьян были весьма благоприятны для нашей губернии. Проведение по ней целой сети железных дорог значительно подняло цены как на хлеб, так и на земли. Урожаи были хорошие; у крестьян были отличные заработки; помещики не только не жаловались, а напротив,  были совершенно довольны. Никакого оскуднения ни в нашем уезде, ни в других я не видел. Были, как и всегда, люди, которые разорялись по собственной вине; их имения переходили в руки тех, у кого были деньги, то есть купцов. Но это было исключение. Заброшенных усадеб и покинутых хозяйству нас не встречалось…»[7]

Как любая социально-экономическая структура усадьба имела свои негативные стороны жизни. Относительная свобода, которую дворяне получали в провинциальной усадьбе, превращалась в мощный инструмент господства, выражавшийся в произволе помещика; необходимость продажи или залога имения, рекрутские наборы, превращение усадьбы в театр военных или революционных действий (Отечественная война 1812 года, события октября 1905 года) является негативными сторонами усадебного феномена, которые необходимо рассматривать в контексте исторических и экономических процессов. Взаимоотношения помещика и крестьянина в провинциальной усадьбе, сформировавшиеся в условиях крепостнического строя, давали  владельцу возможность распоряжаться судьбой вверенных ему людей — наказания, продажа, проигрыш в карты были не исключительными случаями. Крепостная крестьянка Калужской губернии Авдотья Григорьевна Хрущова, по ее воспоминаниям, в 10 лет была проиграна барином в карты помещику Ярославской губернии Любимовского уезда Шестакову Гаврилу Даниловичу, который:

«…Нередко наказывал прислугу, строже всего преследовал неуважение  к помещичьей власти. Но детям своим не позволял наказывать прислугу говоря: «Сам наживи собственных людей и когда распоряжайся ими, а родительское не смей пальцем тронуть!» Крестьян своих не разорял, по-своему заботился о них, соблюдая и свои интересы…»[8]

Отношение помещика к крестьянину в регулировалось законодательно закрепленной властью владельца, но частная собственность, к которой относились и крестьяне,  являлась экономической основой государственного устойства.  Содержание в должном порядке имущества, принадлежащего дворянину, контролировалось со стороны государства, заинтересованного в крестьянском благополучии для успешного функционирования налогово-податной политики. Эти обстоятельства налагали определенные обязанности на владельцев усадеб, вынужденных  вникать в хозяйственную и семейную жизнь своих крестьян. К примеру, Платон Александрович Чихачев — учредитель русского географического общества, в своих имениях Гусевке и Анновке Саратовской губернии в свободное время мог часами беседовать с крепостными, имел полную информацию о каждом крестьянском дворе и всегда пытался удовлетворить просьбы крестьян о помощи. Но сторогие, переходящие иногда в жестокие, меры по отношению к крестьянам применялись им  если кто-либо осмеливался просить милостыню.

Использование детского труда так же считается негативной стороной помещичьего хозяйства. Но, вместе с тем труд — хороший инструмент воспитания, при условии, что дети трудились на полевых работах только в летний сезон. А забитость крестьянства, когда детей сознательно не отдавали на обучение в школу, не способствовала формированию положительных моральных и нравственных черт в характере молодого поколения крестьян: «…мелкое население Караула, занятое при табачном производстве с малолетства приучается к труду. Мне эта отрасль дает отличные доходы, а крестьяне получают на ней до двух тысяч рублей в год, преимущественно работою детей. В голодный год они говорили мне, что в прежнее время родители кормили детей, а теперь дети кормят родителей…»[9]

Рассматривая отношения двух сословий  в русле общественного развития, можно привести примеры предвзятого отношения крестьянина к дворянину  и совершения необдуманных поступков, которые являлись следствием предшествующих отрицательных условий.  Воспитанного на христианских традициях русского крестьянина отличала доброта, покорность и  религиозность. Но на рубеже XIX-XX веков в период поисков новых форм бытия, переоценки ценностей и нигилизма  отдельным представителям  крестьянства присущи извращение положительных черт прошлой жизни, максимализм и экстремизм.

Уникальность усадебной культуры, которая при наличии некоторых отрицательных черт не становится менее значимой, сохраняет свое воздействие на духовный мир обитателей — разум, чувства, мышление,  способствующим осознанию, пониманию и принятию  культурно-эстетических ценностей, в результате чего культура превращается в социальное качество каждого обитателя усадьбы.

 

 

Лукомский Г.К. Смоленские усадьбы. // «Столица и Усадьба». № 9. Май 1914, С. 3

Сергей Дягилев и русское искусство .Статьи, интервью, письма. Современники о Дягилеве: в 2 т. М., 1982. Т.1, С. 193-194.

Якушкин Д.И. Записки, статьи, письма. М. 1951, С. 25

Боратынский Е.А. Стихотворения. Письма. Воспоминания современников /сост. С.Г. Бочарова. М. Правда. 1987. С. 249.

Воспоминания Бориса Николаевича Чичерина. Тамбов: ООО «Издательство Юлис», 2007. С. 48.

Хрущова А.Г. Воспоминания. // Воспоминания русских крестьян 18 — первой половины 19 века. М.6 Новое литературное обозрение, 2006.  С. 104.

Кабештов И.М. Жизнь моя и воспоминания, бывшего до шести лет дворянином, потом двадцать лет крепостным. // Воспоминания русских крестьян 18 — первой половины 19 века. М.6 Новое литературное обозрение, 2006.  С. 453.