Автор(ы) статьи: Малашонок М.Г.
Раздел: ИСТОРИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:

гуманизм, христианство, религия, революция

Аннотация:

в статье рассматривается проблема сочетания индивидуального и коллективного начала в христианстве, а также гуманистический аспект христианства, на примере взглядов Д.С. Мережковского. В статье анализируется собственный проект мыслителя, в котором проблема противоречия гуманизма и христианства снимается.

Текст статьи:

Гуманизм и христианская религия, кажутся во многом созвучными понятиями, имеющими положительную эмоциональную окраску. И то, и другое содержит в себе установку на улучшение человеческой природы. Однако взаимосвязь этих понятий более сложна и противоречива, чем кажется. Взаимоотношениям гуманизма и христианства, посвящено множество философских, психологических, этических  и эстетических работ. Как это ни странно, но гуманизм выступал в качестве соперника религии, с тезисом антропоцентризма против тезиса теоцентризма. Со времен эпохи Возрождения гуманизм прошел множество стадий своей эволюции, главными из которых  были  Реформация (XVI в.) и эпоха Просвещения во Франции (XVIII в.). После ряда революций религиозного сознания идея гуманизма, переплетаясь и враждуя с религией, пришла к своему апогею в XIX веке, в форме двух противоборствующих «идеологических драконов» – ницшеанства и марксизма.

Ф. Ницше (1844 – 1900), известный своим низвержением христианской морали, стал  новым сверх-гуманистом. Влияние этого философа на европейское общественное сознание трудно переоценить. Одной из стран ставших восприемницей ницшеанства,  стала Россия. Истории ницшеанства в России посвящены множество исследований, из которых я бы отметил два: «Восприятие идей Ницше в России: основные этапы, тенденции, значение» В.Ю. Синеокой [1] и монография американской исследовательницы  Э. Клюс «Ницше в России: Революция морального сознания»[2].

Говоря о влиянии Ницше на философию девяностых годов, необходимо отметить, что немецкого философа воспринимали по-разному. Для одних он был отрицателем, «человеком последнего бунта», ломавшим историческую мораль. Для других он был учителем и проповедником новой нравственности, «любви к дальнему». Именно Ницше многим подсказал идею религиозного синтеза, религиозной культуры [3]. А. Бенуа отмечал, что идеи Ницше приобрели в России злободневный характер, совершив своего рода культурную революцию в умах русской интеллигенции [4]. Их разбирали на все лады, и из-за них споры часто приобретали ожесточенный характер: особенно, если часть споривших исповедовала своего рода «ницшеанскую религию». Можно сделать вывод об особом русском религиозном понимании Ницше:  его воспринимали не  разрушителем,  а  «обновителем».  Его трактовали созидательно, как предвестника «нового морального идеала».

В роли первого интерпретатора (и, отчасти, популяризатора) Ницше в русской литературно-философской традиции, выступает Д.С. Мережковский. Этот разносторонний и противоречивый писатель,  религиозный мыслитель и общественный деятель изначально воспринял ницшеанство, как освобождение «языческого», «эллинского», другими словами, светского культурного начала от христианского (православного)  аскетизма. А. Белый пишет, что Мережковский «первый по времени увидел Ницше <…> он окинул историю новым взглядом, согласился с «Антихристианином» Ницше и поднял руку на историческое христианство. Это богоборчество отразилось в «Юлиане» [5]. «Правоверным ницшеанцем» называет Мережковского и А. Бенуа [6].

Мережковский познакомился с учением Ницше в конце 1880-х гг. По мнению американской исследовательницы Бернис Розенталь, на протяжении долгой жизни Мережковский по-разному интерпретировала идеи Ницше: в 1890-х гг. как «молот» для сокрушения старых догматов; в начале 1900-х гг. как отправной пункт в процессе переоценки всех христианских ценностей; около 1905 г., как составную часть своей собственной теории религиозной эволюции. Также Мережковский успешно включил в свою философию многие идеи и образы немецкого мыслителя. Так, Дионис и связанные с этим образом идеи (хаос, экстаз, страсть, миф и культ), были приспособлены к собственным нуждам русского мыслителя и пронизывают его тексты [7].

Творчески переосмыслив и «преодолев» идеи Ницше, Мережковский приходит к выводу, что в самом христианстве заключена идея революции. Ницше, критикуя историческое христианство, обнажил воинствующую суть этой религии. Мережковский пытается понять и рассмотреть христианство с этой точки зрения. По мнению мыслителя, католицизм ближе подошел к сущности учения Христа, чем православие, поскольку воспринял его, как религию победоносной войны, именем Спасителя (войны, иногда переходящей в формы прямо антихристианские и антигуманные). Католический идеал христианина – воин, рыцарь, который идет по восходящей линии индивидуального совершенствования и спасения. Образ  рыцаря является ключевым в западноевропейском христианстве. Недаром нидерландский  гуманист Эразм Роттердамский (1469 – 1536) назвал свой хрестоматийный  труд «Наставление [Кинжал] христианского воина» (1504).  О рыцарском начале, как о свойственном европейскому религиозному сознанию, писал Н.А. Бердяев. Д.С. Мережковский, отмечал характерную волю к восхождению в католической  Европе.

Православие, взявшее за основу смирение, полностью утратила живой дух, как культуры, так и религии. Бердяев писал, что «в русской истории не было рыцарства, этого мужественного начала. С этим связано недостаточное развитие личного начала в русской жизни. Русский народ всегда любил жить в тепле коллектива, в какой-то растворенности в стихии земли, в лоне матери. Рыцарство кует чувство личного достоинства и чести, создает закал личности. Этого личного закала не создавала русская история» [8]. Эталон христианина в православии – монах. В острой полемической статье «Земля во рту» (сборник «Больная Россия», 1908)  Мережковский писал о том, что православное смирение есть «воля к нисхождению»,  или,  говоря проще – погребение заживо человеческих сил и таланта.

Русский мыслитель выдвигает свой план примирения христианства и гуманизма. В рамках троичного догмата, Мережковский развивает собственное религиозное учение. Необходимо новое откровение, «новый взрыв Слова» – Третий Завет с Богом. Был Отец, за Ним пришел Сын – нужно ждать сошествие Св. Духа. В результате этого явления свершится небывалая трансформация человека и всего общества, в целом. «Новая религиозная общественность», провозглашаемая  Д.С.Мережковским, будет представлять собой идеал Богочеловечества, а не Человекобожества – как у  Ницше. Последний, с его гипер-эго уже не устраивает Мережковского.   Трансцендентный эгоизм немецкого философа ведет к утверждению «Я»  – единичного человека – за счет всего мира вещей и людей, по схеме: не «Мир во Мне», но «или Я, или  Мир».

Однако, Ницше философствуя «молотом иррационального чувства», открыто разрушал христианство. Д. Мережковский видел более серьезную  опасность в другом течении – социалистическом, маскирующемся под христианство. Речь, главным образом, идет об учении К. Маркса (1818-1883). Марксизм, оказал на русскую интеллигенцию не менее сильное влияние, чем ницшеанство, благодаря своей эсхатологической компоненте,  близкой психологии русского человека. Мережковский приводит слова одного из героев романа Ф.М. Достоевского о революционерах, объявляющих себя верующими христианами: «Социалист-христианин страшнее социалиста безбожника» [9]. В русской писательской среде, как родной себе, Мережковский увидел подобное недопустимое смешение в творчестве М. Горького, а также попытках социалистического богостроительства А. Луначарского. М. Горького Мережковский обвиняет в избытке «социалистического» гуманизма, выразившегося в обожении народа:  «Я видел всесильный и бессмертный народ… и я молился: Ты еси Бог, да не будет миру бози инии разве Тебе» [10]. Безусловно, народ таит в себе религиозные начала новой общественности, но нельзя отождествлять с ней  его современное состояние.      «Человек человеку Бог. – Ищешь Бога? Бог есть человечество» — это пример богословия А. Луначарского. Необходимое условие превращения социал-демократии в религию (к чему, по мнению Мережковского стремится Луначарский), является атеизм, но не критический, а догматический. По своей сути, это утверждение веры в не-существование Бога.  Однако, подобным образом  богословствовать в народе опасно: «народ, неискушенный в этой игре, может поверить, что Бог действительно есть или что Бога действительно нет» [11]. А проекты «богостроительства» без Бога, – есть первые шаги к построению царства Антихриста.

Необходимо отметить, что  Мережковский очень серьезно относился к  символической фигуре Антихриста. В статье «Грядущий Хам» мыслитель «расшифровывает» этот образ. Антихрист – не гордый и одинокий соперник Христа, как понимал этот образ Ницше, а коллективный враг – мещанство. Будущая общественность, объединившаяся и примирявшаяся, но не во Христе, а вокруг «таблички логарифмов», представляет собой  «паюсную икру» (А.И. Герцен), – огромную в массе, но без индивидуальных черт [12]. Это царство  сплоченной посредственности, «без невежества, но и без образования».  Да, — признает Мережковский, – это тоже гуманно, поскольку подобный «успокоенный муравейник» даст чувство локтя, безопасности и счастья каждому своему члену-«муравью». Но это – гуманизм Великого Инквизитора, который из жалости к людям, превратил их даже не в рабов (способных к бунту), а в детей: «Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. <…> Мы разрешим им грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить» [13].

Д.С. Мережковский считал, что гуманизация русского общества должна пройти между двумя крайностями – «Сциллой» ницшеанства и «Харибдой» марксизма. «Случай Мережковского» осложняется, впрочем, тем, что, разработав понятийный и методологический аппарат,  сам мыслитель оставался в качестве наблюдателя процесса трансформации. По своим эстетическим вкусам и этическим симпатиям, Мережковский склонялся  к Ницше, к его жестокому («бесчеловечному»)  гуманизму, который был гораздо ближе к гуманизму Христа, чем «добрый», замиряющий и сравнивающий с уровнем земли, гуманизм социалистов. Для Мережковского,  история политическая и история культурная состояли из сильных личностей, а не из факторов, процессов и моделей.    При этом надо помнить, что Д.С. Мережковский,  противопоставлял политической истории – культурную летопись. Первыми  в ней были имена Данте и Леонардо да Винчи. Последнему Мережковский посвятил свои лучшие годы, а в эмиграции хотел снять фильм о великом итальянском художнике и изобретателе [14]. Затем, следовал ряд писателей «вечных спутников» человечества: Сервантес, Гёте, Монтень, Флобер, Ибсен, Достоевский, Толстой  и Пушкин.  Этих великих художников слова Мережковский ставил гораздо выше политиков. Думается, Мережковский предпочел бы манипулировать вождями (как манипулировал императором Юлианом маг Максим, в романе «Смерть Богов»), нежели быть самому политическим лидером или вождем. Характерно, что одним из любимых афоризмов Мережковского был следующий: «Политика – занятие для сброда» [15]. Художник-творец, стоит над схваткой, в другом, метаисторическом измерении. В художнике совершается истинный, сложный синтез гуманизма (альтруизм – через эгоизм,  любовь к  людям – через великую мизантропию) и христианства. Творец всего себя отдает своей религии – искусству,  которое дарит свободную радость (или свободную ненависть)  людям. Именно так, и не иначе, по глубокому убеждению Д.С. Мережковского,  гуманист может следовать за Христом.

 

1. Синеокая Ю.В.  Восприятие идей Ницше в России: основные этапы, тенденции, значение. Режим доступа: www.i-u.ru (23.04.07)
2. Clows Edith.W. The Integration of Nietzche’s Ideas of History, Time and «Higher Nature» in the Early Historical Novels of Dmitry Merezhkovsky// Germano-Slavica.  – V.3. — №6. – 1981
3. Флоровский Г.В. Пути русского богословия  Режим доступа:  http://traditiona-Iib.narod.ru/slovo/religio/christ/florovsk (21.02.08)
4. Бенуа А. Мережковские// Д.С. Мережковский: pro et contra. – СПб. – 2001. –  С.448
5. Белый А. Символизм как миропонимание. — М. – 1994. –  С. 359.
6. А.Бенуа. Мережковские// Д.С. Мережковский: pro et contra. – СПб. – 2001. –  С.452.
7. Розенталь Б.  Мережковский и Ницше (к истории заимствований)//  Мережковский: Мысль и Слово.  М. – 1999. – С. 120.
8. Бердяев Н.А. Душа России. Режим доступа: www.krotov.ru (20.02.08)
9. Достоевский Ф.М. Братья  Карамазовы// Достоевский Ф.М.  Собрание сочинений в 10-ти тт. – М. – 1958. – Т. 9. – С. 87.
10. Мережковский Д.С. Сердце человеческое и сердце звериное// Мережковский Д.С. Больная Россия. – Л. – 1991. – С. 149.
11. Там же.
12. Мережковский Д.С. Больная Россия// Мережковский Д.С. Грядущий Хам. – Л. – 1991. – С.14.
13. Достоевский Ф.М. Братья  Карамазовы// Достоевский Ф.М.  Собрание сочинений в 10-ти тт. – М. – 1958. – Т. 9. – С.325.
14. Мережковский Д.С., Гиппиус З.Н. Данте. Борис Годунов. Киносценарии. Редакция и вступительная статья Т. Пахмусс. – NY: Gnosis Press – 1990.
15. Мережковский Д.С. Флобер// Мережковский Д.С. Акрополь. – М. – 1991. – С. 55.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Гуманизм и христианская религия, кажутся во многом созвучными понятиями, имеющими положительную эмоциональную окраску. И то, и другое содержит в себе установку на улучшение человеческой природы. Однако взаимосвязь этих понятий более сложна и противоречива, чем кажется. Взаимоотношениям гуманизма и христианства, посвящено множество философских, психологических, этических  и эстетических работ. Как это ни странно, но гуманизм выступал в качестве соперника религии, с тезисом антропоцентризма против тезиса теоцентризма. Со времен эпохи Возрождения гуманизм прошел множество стадий своей эволюции, главными из которых  были  Реформация (XVI в.) и эпоха Просвещения во Франции (XVIII в.). После ряда революций религиозного сознания идея гуманизма, переплетаясь и враждуя с религией, пришла к своему апогею в XIX веке, в форме двух противоборствующих «идеологических драконов» – ницшеанства и марксизма.

Ф. Ницше (1844 – 1900), известный своим низвержением христианской морали, стал  новым сверх-гуманистом. Влияние этого философа на европейское общественное сознание трудно переоценить. Одной из стран ставших восприемницей ницшеанства,  стала Россия. Истории ницшеанства в России посвящены множество исследований, из которых я бы отметил два: «Восприятие идей Ницше в России: основные этапы, тенденции, значение» В.Ю. Синеокой [1] и монография американской исследовательницы  Э. Клюс «Ницше в России: Революция морального сознания»[2].

Говоря о влиянии Ницше на философию девяностых годов, необходимо отметить, что немецкого философа воспринимали по-разному. Для одних он был отрицателем, «человеком последнего бунта», ломавшим историческую мораль. Для других он был учителем и проповедником новой нравственности, «любви к дальнему». Именно Ницше многим подсказал идею религиозного синтеза, религиозной культуры [3]. А. Бенуа отмечал, что идеи Ницше приобрели в России злободневный характер, совершив своего рода культурную революцию в умах русской интеллигенции [4]. Их разбирали на все лады, и из-за них споры часто приобретали ожесточенный характер: особенно, если часть споривших исповедовала своего рода «ницшеанскую религию». Можно сделать вывод об особом русском религиозном понимании Ницше:  его воспринимали не  разрушителем,  а  «обновителем».  Его трактовали созидательно, как предвестника «нового морального идеала».

В роли первого интерпретатора (и, отчасти, популяризатора) Ницше в русской литературно-философской традиции, выступает Д.С. Мережковский. Этот разносторонний и противоречивый писатель,  религиозный мыслитель и общественный деятель изначально воспринял ницшеанство, как освобождение «языческого», «эллинского», другими словами, светского культурного начала от христианского (православного)  аскетизма. А. Белый пишет, что Мережковский «первый по времени увидел Ницше <…> он окинул историю новым взглядом, согласился с «Антихристианином» Ницше и поднял руку на историческое христианство. Это богоборчество отразилось в «Юлиане» [5]. «Правоверным ницшеанцем» называет Мережковского и А. Бенуа [6].

Мережковский познакомился с учением Ницше в конце 1880-х гг. По мнению американской исследовательницы Бернис Розенталь, на протяжении долгой жизни Мережковский по-разному интерпретировала идеи Ницше: в 1890-х гг. как «молот» для сокрушения старых догматов; в начале 1900-х гг. как отправной пункт в процессе переоценки всех христианских ценностей; около 1905 г., как составную часть своей собственной теории религиозной эволюции. Также Мережковский успешно включил в свою философию многие идеи и образы немецкого мыслителя. Так, Дионис и связанные с этим образом идеи (хаос, экстаз, страсть, миф и культ), были приспособлены к собственным нуждам русского мыслителя и пронизывают его тексты [7].

Творчески переосмыслив и «преодолев» идеи Ницше, Мережковский приходит к выводу, что в самом христианстве заключена идея революции. Ницше, критикуя историческое христианство, обнажил воинствующую суть этой религии. Мережковский пытается понять и рассмотреть христианство с этой точки зрения. По мнению мыслителя, католицизм ближе подошел к сущности учения Христа, чем православие, поскольку воспринял его, как религию победоносной войны, именем Спасителя (войны, иногда переходящей в формы прямо антихристианские и антигуманные). Католический идеал христианина – воин, рыцарь, который идет по восходящей линии индивидуального совершенствования и спасения. Образ  рыцаря является ключевым в западноевропейском христианстве. Недаром нидерландский  гуманист Эразм Роттердамский (1469 – 1536) назвал свой хрестоматийный  труд «Наставление [Кинжал] христианского воина» (1504).  О рыцарском начале, как о свойственном европейскому религиозному сознанию, писал Н.А. Бердяев. Д.С. Мережковский, отмечал характерную волю к восхождению в католической  Европе.

Православие, взявшее за основу смирение, полностью утратила живой дух, как культуры, так и религии. Бердяев писал, что «в русской истории не было рыцарства, этого мужественного начала. С этим связано недостаточное развитие личного начала в русской жизни. Русский народ всегда любил жить в тепле коллектива, в какой-то растворенности в стихии земли, в лоне матери. Рыцарство кует чувство личного достоинства и чести, создает закал личности. Этого личного закала не создавала русская история» [8]. Эталон христианина в православии – монах. В острой полемической статье «Земля во рту» (сборник «Больная Россия», 1908)  Мережковский писал о том, что православное смирение есть «воля к нисхождению»,  или,  говоря проще – погребение заживо человеческих сил и таланта.

Русский мыслитель выдвигает свой план примирения христианства и гуманизма. В рамках троичного догмата, Мережковский развивает собственное религиозное учение. Необходимо новое откровение, «новый взрыв Слова» – Третий Завет с Богом. Был Отец, за Ним пришел Сын – нужно ждать сошествие Св. Духа. В результате этого явления свершится небывалая трансформация человека и всего общества, в целом. «Новая религиозная общественность», провозглашаемая  Д.С.Мережковским, будет представлять собой идеал Богочеловечества, а не Человекобожества – как у  Ницше. Последний, с его гипер-эго уже не устраивает Мережковского.   Трансцендентный эгоизм немецкого философа ведет к утверждению «Я»  – единичного человека – за счет всего мира вещей и людей, по схеме: не «Мир во Мне», но «или Я, или  Мир».

Однако, Ницше философствуя «молотом иррационального чувства», открыто разрушал христианство. Д. Мережковский видел более серьезную  опасность в другом течении – социалистическом, маскирующемся под христианство. Речь, главным образом, идет об учении К. Маркса (1818-1883). Марксизм, оказал на русскую интеллигенцию не менее сильное влияние, чем ницшеанство, благодаря своей эсхатологической компоненте,  близкой психологии русского человека. Мережковский приводит слова одного из героев романа Ф.М. Достоевского о революционерах, объявляющих себя верующими христианами: «Социалист-христианин страшнее социалиста безбожника» [9]. В русской писательской среде, как родной себе, Мережковский увидел подобное недопустимое смешение в творчестве М. Горького, а также попытках социалистического богостроительства А. Луначарского. М. Горького Мережковский обвиняет в избытке «социалистического» гуманизма, выразившегося в обожении народа:  «Я видел всесильный и бессмертный народ… и я молился: Ты еси Бог, да не будет миру бози инии разве Тебе» [10]. Безусловно, народ таит в себе религиозные начала новой общественности, но нельзя отождествлять с ней  его современное состояние.      «Человек человеку Бог. – Ищешь Бога? Бог есть человечество» — это пример богословия А. Луначарского. Необходимое условие превращения социал-демократии в религию (к чему, по мнению Мережковского стремится Луначарский), является атеизм, но не критический, а догматический. По своей сути, это утверждение веры в не-существование Бога.  Однако, подобным образом  богословствовать в народе опасно: «народ, неискушенный в этой игре, может поверить, что Бог действительно есть или что Бога действительно нет» [11]. А проекты «богостроительства» без Бога, – есть первые шаги к построению царства Антихриста.

Необходимо отметить, что  Мережковский очень серьезно относился к  символической фигуре Антихриста. В статье «Грядущий Хам» мыслитель «расшифровывает» этот образ. Антихрист – не гордый и одинокий соперник Христа, как понимал этот образ Ницше, а коллективный враг – мещанство. Будущая общественность, объединившаяся и примирявшаяся, но не во Христе, а вокруг «таблички логарифмов», представляет собой  «паюсную икру» (А.И. Герцен), – огромную в массе, но без индивидуальных черт [12]. Это царство  сплоченной посредственности, «без невежества, но и без образования».  Да, — признает Мережковский, – это тоже гуманно, поскольку подобный «успокоенный муравейник» даст чувство локтя, безопасности и счастья каждому своему члену-«муравью». Но это – гуманизм Великого Инквизитора, который из жалости к людям, превратил их даже не в рабов (способных к бунту), а в детей: «Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. <…> Мы разрешим им грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить» [13].

Д.С. Мережковский считал, что гуманизация русского общества должна пройти между двумя крайностями – «Сциллой» ницшеанства и «Харибдой» марксизма. «Случай Мережковского» осложняется, впрочем, тем, что, разработав понятийный и методологический аппарат,  сам мыслитель оставался в качестве наблюдателя процесса трансформации. По своим эстетическим вкусам и этическим симпатиям, Мережковский склонялся  к Ницше, к его жестокому («бесчеловечному»)  гуманизму, который был гораздо ближе к гуманизму Христа, чем «добрый», замиряющий и сравнивающий с уровнем земли, гуманизм социалистов. Для Мережковского,  история политическая и история культурная состояли из сильных личностей, а не из факторов, процессов и моделей.    При этом надо помнить, что Д.С. Мережковский,  противопоставлял политической истории – культурную летопись. Первыми  в ней были имена Данте и Леонардо да Винчи. Последнему Мережковский посвятил свои лучшие годы, а в эмиграции хотел снять фильм о великом итальянском художнике и изобретателе [14]. Затем, следовал ряд писателей «вечных спутников» человечества: Сервантес, Гёте, Монтень, Флобер, Ибсен, Достоевский, Толстой  и Пушкин.  Этих великих художников слова Мережковский ставил гораздо выше политиков. Думается, Мережковский предпочел бы манипулировать вождями (как манипулировал императором Юлианом маг Максим, в романе «Смерть Богов»), нежели быть самому политическим лидером или вождем. Характерно, что одним из любимых афоризмов Мережковского был следующий: «Политика – занятие для сброда» [15]. Художник-творец, стоит над схваткой, в другом, метаисторическом измерении. В художнике совершается истинный, сложный синтез гуманизма (альтруизм – через эгоизм,  любовь к  людям – через великую мизантропию) и христианства. Творец всего себя отдает своей религии – искусству,  которое дарит свободную радость (или свободную ненависть)  людям. Именно так, и не иначе, по глубокому убеждению Д.С. Мережковского,  гуманист может следовать за Христом.

 

1. Синеокая Ю.В.  Восприятие идей Ницше в России: основные этапы, тенденции, значение. Режим доступа: www.i-u.ru (23.04.07)
2. Clows Edith.W. The Integration of Nietzche’s Ideas of History, Time and «Higher Nature» in the Early Historical Novels of Dmitry Merezhkovsky// Germano-Slavica.  – V.3. — №6. – 1981
3. Флоровский Г.В. Пути русского богословия  Режим доступа:  http://traditiona-Iib.narod.ru/slovo/religio/christ/florovsk (21.02.08)
4. Бенуа А. Мережковские// Д.С. Мережковский: pro et contra. – СПб. – 2001. –  С.448
5. Белый А. Символизм как миропонимание. — М. – 1994. –  С. 359.
6. А.Бенуа. Мережковские// Д.С. Мережковский: pro et contra. – СПб. – 2001. –  С.452.
7. Розенталь Б.  Мережковский и Ницше (к истории заимствований)//  Мережковский: Мысль и Слово.  М. – 1999. – С. 120.
8. Бердяев Н.А. Душа России. Режим доступа: www.krotov.ru (20.02.08)
9. Достоевский Ф.М. Братья  Карамазовы// Достоевский Ф.М.  Собрание сочинений в 10-ти тт. – М. – 1958. – Т. 9. – С. 87.
10. Мережковский Д.С. Сердце человеческое и сердце звериное// Мережковский Д.С. Больная Россия. – Л. – 1991. – С. 149.
11. Там же.
12. Мережковский Д.С. Больная Россия// Мережковский Д.С. Грядущий Хам. – Л. – 1991. – С.14.
13. Достоевский Ф.М. Братья  Карамазовы// Достоевский Ф.М.  Собрание сочинений в 10-ти тт. – М. – 1958. – Т. 9. – С.325.
14. Мережковский Д.С., Гиппиус З.Н. Данте. Борис Годунов. Киносценарии. Редакция и вступительная статья Т. Пахмусс. – NY: Gnosis Press – 1990.
15. Мережковский Д.С. Флобер// Мережковский Д.С. Акрополь. – М. – 1991. – С. 55.

 

 

 

 

Гуманизм и христианская религия, кажутся во многом созвучными понятиями, имеющими положительную эмоциональную окраску. И то, и другое содержит в себе установку на улучшение человеческой природы. Однако взаимосвязь этих понятий более сложна и противоречива, чем кажется. Взаимоотношениям гуманизма и христианства, посвящено множество философских, психологических, этических  и эстетических работ. Как это ни странно, но гуманизм выступал в качестве соперника религии, с тезисом антропоцентризма против тезиса теоцентризма. Со времен эпохи Возрождения гуманизм прошел множество стадий своей эволюции, главными из которых  были  Реформация (XVI в.) и эпоха Просвещения во Франции (XVIII в.). После ряда революций религиозного сознания идея гуманизма, переплетаясь и враждуя с религией, пришла к своему апогею в XIX веке, в форме двух противоборствующих «идеологических драконов» – ницшеанства и марксизма.

Ф. Ницше (1844 – 1900), известный своим низвержением христианской морали, стал  новым сверх-гуманистом. Влияние этого философа на европейское общественное сознание трудно переоценить. Одной из стран ставших восприемницей ницшеанства,  стала Россия. Истории ницшеанства в России посвящены множество исследований, из которых я бы отметил два: «Восприятие идей Ницше в России: основные этапы, тенденции, значение» В.Ю. Синеокой [1] и монография американской исследовательницы  Э. Клюс «Ницше в России: Революция морального сознания»[2].

Говоря о влиянии Ницше на философию девяностых годов, необходимо отметить, что немецкого философа воспринимали по-разному. Для одних он был отрицателем, «человеком последнего бунта», ломавшим историческую мораль. Для других он был учителем и проповедником новой нравственности, «любви к дальнему». Именно Ницше многим подсказал идею религиозного синтеза, религиозной культуры [3]. А. Бенуа отмечал, что идеи Ницше приобрели в России злободневный характер, совершив своего рода культурную революцию в умах русской интеллигенции [4]. Их разбирали на все лады, и из-за них споры часто приобретали ожесточенный характер: особенно, если часть споривших исповедовала своего рода «ницшеанскую религию». Можно сделать вывод об особом русском религиозном понимании Ницше:  его воспринимали не  разрушителем,  а  «обновителем».  Его трактовали созидательно, как предвестника «нового морального идеала».

В роли первого интерпретатора (и, отчасти, популяризатора) Ницше в русской литературно-философской традиции, выступает Д.С. Мережковский. Этот разносторонний и противоречивый писатель,  религиозный мыслитель и общественный деятель изначально воспринял ницшеанство, как освобождение «языческого», «эллинского», другими словами, светского культурного начала от христианского (православного)  аскетизма. А. Белый пишет, что Мережковский «первый по времени увидел Ницше <…> он окинул историю новым взглядом, согласился с «Антихристианином» Ницше и поднял руку на историческое христианство. Это богоборчество отразилось в «Юлиане» [5]. «Правоверным ницшеанцем» называет Мережковского и А. Бенуа [6].

Мережковский познакомился с учением Ницше в конце 1880-х гг. По мнению американской исследовательницы Бернис Розенталь, на протяжении долгой жизни Мережковский по-разному интерпретировала идеи Ницше: в 1890-х гг. как «молот» для сокрушения старых догматов; в начале 1900-х гг. как отправной пункт в процессе переоценки всех христианских ценностей; около 1905 г., как составную часть своей собственной теории религиозной эволюции. Также Мережковский успешно включил в свою философию многие идеи и образы немецкого мыслителя. Так, Дионис и связанные с этим образом идеи (хаос, экстаз, страсть, миф и культ), были приспособлены к собственным нуждам русского мыслителя и пронизывают его тексты [7].

Творчески переосмыслив и «преодолев» идеи Ницше, Мережковский приходит к выводу, что в самом христианстве заключена идея революции. Ницше, критикуя историческое христианство, обнажил воинствующую суть этой религии. Мережковский пытается понять и рассмотреть христианство с этой точки зрения. По мнению мыслителя, католицизм ближе подошел к сущности учения Христа, чем православие, поскольку воспринял его, как религию победоносной войны, именем Спасителя (войны, иногда переходящей в формы прямо антихристианские и антигуманные). Католический идеал христианина – воин, рыцарь, который идет по восходящей линии индивидуального совершенствования и спасения. Образ  рыцаря является ключевым в западноевропейском христианстве. Недаром нидерландский  гуманист Эразм Роттердамский (1469 – 1536) назвал свой хрестоматийный  труд «Наставление [Кинжал] христианского воина» (1504).  О рыцарском начале, как о свойственном европейскому религиозному сознанию, писал Н.А. Бердяев. Д.С. Мережковский, отмечал характерную волю к восхождению в католической  Европе.

Православие, взявшее за основу смирение, полностью утратила живой дух, как культуры, так и религии. Бердяев писал, что «в русской истории не было рыцарства, этого мужественного начала. С этим связано недостаточное развитие личного начала в русской жизни. Русский народ всегда любил жить в тепле коллектива, в какой-то растворенности в стихии земли, в лоне матери. Рыцарство кует чувство личного достоинства и чести, создает закал личности. Этого личного закала не создавала русская история» [8]. Эталон христианина в православии – монах. В острой полемической статье «Земля во рту» (сборник «Больная Россия», 1908)  Мережковский писал о том, что православное смирение есть «воля к нисхождению»,  или,  говоря проще – погребение заживо человеческих сил и таланта.

Русский мыслитель выдвигает свой план примирения христианства и гуманизма. В рамках троичного догмата, Мережковский развивает собственное религиозное учение. Необходимо новое откровение, «новый взрыв Слова» – Третий Завет с Богом. Был Отец, за Ним пришел Сын – нужно ждать сошествие Св. Духа. В результате этого явления свершится небывалая трансформация человека и всего общества, в целом. «Новая религиозная общественность», провозглашаемая  Д.С.Мережковским, будет представлять собой идеал Богочеловечества, а не Человекобожества – как у  Ницше. Последний, с его гипер-эго уже не устраивает Мережковского.   Трансцендентный эгоизм немецкого философа ведет к утверждению «Я»  – единичного человека – за счет всего мира вещей и людей, по схеме: не «Мир во Мне», но «или Я, или  Мир».

Однако, Ницше философствуя «молотом иррационального чувства», открыто разрушал христианство. Д. Мережковский видел более серьезную  опасность в другом течении – социалистическом, маскирующемся под христианство. Речь, главным образом, идет об учении К. Маркса (1818-1883). Марксизм, оказал на русскую интеллигенцию не менее сильное влияние, чем ницшеанство, благодаря своей эсхатологической компоненте,  близкой психологии русского человека. Мережковский приводит слова одного из героев романа Ф.М. Достоевского о революционерах, объявляющих себя верующими христианами: «Социалист-христианин страшнее социалиста безбожника» [9]. В русской писательской среде, как родной себе, Мережковский увидел подобное недопустимое смешение в творчестве М. Горького, а также попытках социалистического богостроительства А. Луначарского. М. Горького Мережковский обвиняет в избытке «социалистического» гуманизма, выразившегося в обожении народа:  «Я видел всесильный и бессмертный народ… и я молился: Ты еси Бог, да не будет миру бози инии разве Тебе» [10]. Безусловно, народ таит в себе религиозные начала новой общественности, но нельзя отождествлять с ней  его современное состояние.      «Человек человеку Бог. – Ищешь Бога? Бог есть человечество» — это пример богословия А. Луначарского. Необходимое условие превращения социал-демократии в религию (к чему, по мнению Мережковского стремится Луначарский), является атеизм, но не критический, а догматический. По своей сути, это утверждение веры в не-существование Бога.  Однако, подобным образом  богословствовать в народе опасно: «народ, неискушенный в этой игре, может поверить, что Бог действительно есть или что Бога действительно нет» [11]. А проекты «богостроительства» без Бога, – есть первые шаги к построению царства Антихриста.

Необходимо отметить, что  Мережковский очень серьезно относился к  символической фигуре Антихриста. В статье «Грядущий Хам» мыслитель «расшифровывает» этот образ. Антихрист – не гордый и одинокий соперник Христа, как понимал этот образ Ницше, а коллективный враг – мещанство. Будущая общественность, объединившаяся и примирявшаяся, но не во Христе, а вокруг «таблички логарифмов», представляет собой  «паюсную икру» (А.И. Герцен), – огромную в массе, но без индивидуальных черт [12]. Это царство  сплоченной посредственности, «без невежества, но и без образования».  Да, — признает Мережковский, – это тоже гуманно, поскольку подобный «успокоенный муравейник» даст чувство локтя, безопасности и счастья каждому своему члену-«муравью». Но это – гуманизм Великого Инквизитора, который из жалости к людям, превратил их даже не в рабов (способных к бунту), а в детей: «Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. <…> Мы разрешим им грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить» [13].

Д.С. Мережковский считал, что гуманизация русского общества должна пройти между двумя крайностями – «Сциллой» ницшеанства и «Харибдой» марксизма. «Случай Мережковского» осложняется, впрочем, тем, что, разработав понятийный и методологический аппарат,  сам мыслитель оставался в качестве наблюдателя процесса трансформации. По своим эстетическим вкусам и этическим симпатиям, Мережковский склонялся  к Ницше, к его жестокому («бесчеловечному»)  гуманизму, который был гораздо ближе к гуманизму Христа, чем «добрый», замиряющий и сравнивающий с уровнем земли, гуманизм социалистов. Для Мережковского,  история политическая и история культурная состояли из сильных личностей, а не из факторов, процессов и моделей.    При этом надо помнить, что Д.С. Мережковский,  противопоставлял политической истории – культурную летопись. Первыми  в ней были имена Данте и Леонардо да Винчи. Последнему Мережковский посвятил свои лучшие годы, а в эмиграции хотел снять фильм о великом итальянском художнике и изобретателе [14]. Затем, следовал ряд писателей «вечных спутников» человечества: Сервантес, Гёте, Монтень, Флобер, Ибсен, Достоевский, Толстой  и Пушкин.  Этих великих художников слова Мережковский ставил гораздо выше политиков. Думается, Мережковский предпочел бы манипулировать вождями (как манипулировал императором Юлианом маг Максим, в романе «Смерть Богов»), нежели быть самому политическим лидером или вождем. Характерно, что одним из любимых афоризмов Мережковского был следующий: «Политика – занятие для сброда» [15]. Художник-творец, стоит над схваткой, в другом, метаисторическом измерении. В художнике совершается истинный, сложный синтез гуманизма (альтруизм – через эгоизм,  любовь к  людям – через великую мизантропию) и христианства. Творец всего себя отдает своей религии – искусству,  которое дарит свободную радость (или свободную ненависть)  людям. Именно так, и не иначе, по глубокому убеждению Д.С. Мережковского,  гуманист может следовать за Христом.