Раздел: ПРИКЛАДНАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Ключевые слова:
гордость, самооценка, эмоции, насилие, агрессия, субкультура
Аннотация:Проявления нетерпимости, насилия и агрессии должны быть тесно связаны с такой «социальной» эмоцией, как гордость, но эта связь пока мало подвергалась детальному изучению. Рассмотрены некоторые из возможных теоретических подходов к такому исследованию.
Текст статьи:
Существуют явные различия между социальными группами по их терпимости к чужакам и по их готовности прибегать к разного рода насильственным действиям. Часто эти различия бывают достаточно глубоко укоренены в культуре и менталитете этих групп. Так, известно, что «многое из того, что называют «преступностью малолетних», составляет приспособление к требованиям особой эталонной группы… [Такое] поведение оценивается как отклоняющееся теми, кто не является участником той же самой эталонной группы» [1. С. 487-488]. Именно эти и другие подобные им различия и будут нами рассмотрены. Почему некоторые группы более агрессивны, чем другие? Почему уровень агрессии среди «скинхедов» или футбольных фанатов выше, чем в обычном школьном классе или туристической группе?
Поскольку речь идёт о приемлемой, допустимой или даже прямо одобряемой и поощряемой агрессии, то вопрос можно задать и так: почему агрессивность и насилие оказываются признанной ценностью, частью (групповой) идентичности, рутинно ходят в социальные роли членов этих групп? А поскольку речь пойдёт прежде всего о группах внутри одной и той же «большой» культуры, то вопрос можно сформулировать и по-другому: почему поведение, обычно считающееся девиантным, в некоторых группах становится нормативным, становится частью (суб)культуры?
Существующие в социальной психологии теории не очень хорошо подходят для ответа на подобные вопросы. Так, согласно теории социальной идентичности — одной из основных принятых в социальной психологии теорий агрессии — враждебность по отношениюк чужакам есть следствие само-категоризации и последующего сравнения «нас» с «ними», причём сравнения по благоприятным для «нас» направлениям. Но эта теория предсказывает, что агрессивность в некоторой степени должна быть характерна для любой группы. Такой же вывод должен следовать из выдвинутой несколько лет назад «теории управления страхом» (terror management theory), согласно которой любая культура и заложенное в ней мировоззрение есть, среди прочего, способ сдерживания «экзистенциальной тревоги», а любые другие ценности уже одним фактом своего существования угрожают стройности принятого миропонимания [13. P. 200-204]. Наконец, теория рационального, или реального, конфликта учитывает различия между группами, но когда речь идёт о националистических и других подобных чувствах, то именно их рационализировать труднее всего, поскольку неясно, как можно связать эти чувства с конфликтом каких-либо явно выраженных и существенных экономических или политических интересов.
Когда к проблемам агрессии и её связи с эмоциями обращаются социологи, такие как Т. Шефф (а до него Т. Шибутани) [4; 7-12;], то они находят подтверждения старому предположению о связи между склонностью к принятию экстремистских взглядов и «отчуждением», то есть нарушением нормальной интеграции человека в обществе (в семье, классе/учебной группе, на работе). Чтобы произошло отчуждение между конфликтующими сторонами, должно произойти отчуждение внутри каждой из них. И уже потом следует принятие в «альтернативной», часто экстремистской группе. Такое принятие отличается от подлинной солидарности. Т. Шефф считает его особой формой отчуждения — «поглощением» и говорит о «бимодальном отчуждении»: изоляции от чужой группы в сочетании с поглощением своей. Межэтнический или расовый конфликт приобретает остроту в силу предшествовавшего ему конфликта с родителями, учителями, одноклассниками, супругом, коллегами.
Т. Шефф иллюстрирует свой тезис о связи межэтнического конфликта и отчуждения примером двух великих англичан XVIII века, подробности жизни которых тщательно и надёжно задокументированы — Сэмюэла Джонсона и Уильяма Блейка. Первый, в национализме которого, по мнению Т. Шеффа, можно обнаружить не совсем рациональные нотки, в действительности не имел надёжного источника доходов и не получал удовлетворения в многолетнем браке; второй, несмотря на свою бедность, был более благополучен в обоих этих отношениях и резко осуждал любые проявления национализма. Важно, что во всех случаях Т. Шефф говорит не о формальной принадлежности к группе как таковой и не о вытекающих отсюда преимуществах, а об её эмоциональной значимости: важны оценка, принятие, признание другими людьми. И дело не в абстрактной «самооценке» или «я-концепции», а в эмоциях, и прежде всего в эмоциях стыда и гордости. При этом речь не обязательно должна идти о взрывах чувств, «страстях» — гораздо важнее стыд и гордость как повседневные явления. В частности, гордость в этом контексте следует понимать так, как понимал её ещё Д. Юм [3. С. 403-461, 823], то есть как включающую в себя и обычное чувство собственного достоинства.
Если вслед за Шеффом предположить, что для некоторых людей членство и общение в обычных группах по каким бы то ни было причинам не приносят ничего, кроме унижения и стыда, то в таком случае первоначальный вопрос будет сводиться к следующему: почему та новая группа, в которой эти люди оказываются, должна быть «конфликтогенной» — экстремистской, насильственной — по своей направленности?
Если люди выпадают из «конвенциональных» общественных структур потому что не получают в них эмоционального удовлетворения, то почему те группы, в которых они его находят (или пытаются найти), часто оказываются девиантными? Почему или чем можно гордиться в последних, но нельзя в первых?
Возможно, ответ следует искать в природе и механике действия упомянутых эмоций, прежде всего гордости. Можно показать, что предметом гордости является всё то, что П. Бурдье включал в понятие «капитал» [1]. Упрощая, можно сказать, что мой личный капитал — это всё то, чем я могу свободно пользоваться как средством достижения своих целей. Другими словами, я горжусь своим потенциалом, своей свободой делать то, что желаю (и не делать того, что не желаю). Тогда наряду с традиционным (экономическим) капиталом индивид обладает также культурным и социальным капиталом. Для целей данной работы особенно важно последнее понятие. П. Бурдье определил его как «актуальные или потенциальные ресурсы, связанные с владением сетью отношений знакомства и признания». Среди прочего сюда входит и «репутация» индивида, вообще его признание другими людьми в качестве человека определённой категории и определённого статуса. Другими словами, моя «социальная идентичность», то, «кто я такой» — тоже мой капитал, и я могу гордиться этим отчасти в силу того, что знаю, что именно этим человеком меня считают или сочтут другие.
Как такой подход к гордости помогает понять причины «культурной» агрессивности? Если предметом гордости является личный капитал, то дело может быть в том, что в конвенциональных группах не всегда есть возможность использовать тот капитал, который имеется, нет возможности «реализовать свой потенциал». Естественным выходом тогда будет попытка «капитализировать» имеющиеся личностные качества и навыки, которые не находят применения в рамках существующей системы. Каковы бы ни были правила игры, кто-то всегда играет хуже других.
И это может быть одним из путей появления девиантных, «альтернативных» и «контркультурных» групп с «перевёрнутой» системой ролевых требований.
Насилие становится частью этоса субкультуры именно потому, что оно не входит в «конвенциональные» роли. В своей группе можно принять любые критерии того, кто и что будет считаться достойным одобрения или порицания — того, что войдёт в ролевые ожидания от лица, претендующего на статус члена группы. И поскольку общепринятые критерии — это как раз то, с чем справляться (чему соответствовать) было трудно, то новые критерии могут оказаться прямой противоположностью старым. Капиталом должно стать именно то, что не было им — те навыки и качества, которые нельзя было использовать раньше. Новый статус может базироваться на новых критериях, но «работает» точно так же, как в любой другой группе, и точно так же является источником эмоционального удовлетворения.
Дж. Кобб и Р. Сеннет прослеживают школьные истоки такой трансформации: «отверженные [дети] находят друг друга. Если не могут быть хорошими [для учителей], то они могут завоевать восхищение и похвалы друг друга тем, что плохи [для других]». Такие школьники называли друг друга «the lads» («пацаны») [7]. Как справедливо сказал М. Брейк, молодёжная субкультура вообще «привлекает тех, кто не чувствует больших обязательств или не имеет больших “капиталовложений” в свой существующий статус» [2. С. 164].
Сказанное должно касаться и других субкультур, и тем в большей степени, чем сильнее они противопоставляют себя «мэйнстриму». Э. Андерсон, который в традиции «драматургического анализа» И. Гофмана изучал субкультуры городских негров в США, обнаружил среди прочего, что украсть куртку или кроссовки — даже у человека своей же среды — не считается поступком, достойным осуждения. (У многих из этих людей не было работы, а в отсутствие работы и семейные отношения редко могли оказаться источником эмоционального удовлетворения, особенно для мужчин.) Естественно, что в криминальной среде уголовные действия становятся предметом открытой гордости. Т. Шефф сопоставляет с криминальной субкультурой националистические группировки и находит много общего.
Некоторые современные религиозные движения также требуют деструктивного поведения. И наоборот, в последние века до новой эры доминирующая культура спокойнее относилась к проявлениям воинственности и агрессивности. Античным идеалом был сильный, красивый и гордый человек. Первоначальное распространение христианства, которое в первые годы своего существования было не более чем одной из иудейских апокалиптических сект, тоже можно было бы считать одним из примеров формирования альтернативной ролевой структуры. Атмосфера братской любви могла быть вполне «контркультурной» по отношению к римскому языческому культу силы. Если это так, то участие в христианской общине, как это ни парадоксально, должно было не только избавлять от повседневной униженности, но и вселять гордость.
Л. Хэррис показал, что у организаторов террористических актов 11 сентября 2001 г. не было политических целей в обычном значении этого слова: это был спектакль, шоу [5. P. 19-36]. Но отсюда не следует, что прав был К. Штокхаузен, объявивший эти акты «величайшим произведением искусства всех времён». Не любой спектакль — искусство: есть ещё театр самопрезентации.
Эмоции неустранимы, потому что капитал, образуемый членством в непривилегированной группе, невелик. Желанием обладать таким капиталом самим по себе трудно объяснить ту устойчивость, сплочённость, уровень организации, уровень лояльности членов, которые можно наблюдать в рассматриваемых случаях. Но «человек гордящийся» известен своей склонностью к самообману. По этой же причине принадлежность к таким «воображаемым сообществам» (Б. Андерсон), как нация, может играть центральную роль в общей структуре социальной идентичности индивида — непропорционально большую по сравнению с тем, что она даёт в плане каких-либо ощутимых материальных выгод.
Конечно, рассмотренная модель — только одно из возможных объяснений связи эмоциональных процессов с формированием девиантных субкультур. Можно было бы, например, учесть, что «аудиторией» (в гофмановском смысле) может быть не сама субкультурная группа, а внешняя по отношению к ней публика. Принадлежность к группе — статус её члена — может быть капиталом как внутри, так и вне её. «Иной» всегда имеет право на уважение, и это должно усиливать мотивацию для субкультур быть непохожими любыми способами. Возможно, это один из механизмов того, что Н. Глейзер называл «дифференциальной идентификацией» [2. С. 164]. Так, когда субкультурный стиль входит через средства массовой информации в «большую» культуру, то немедленно происходит изменение этого стиля, поскольку такая инкорпорация нейтрализует его антисоциальный или оппозиционный заряд [6]. Но само содержание «перевёрнутых» ценностей общество по определению принять не может, и это обеспечивает их устойчивость в субкультурных рамках.
Экстремистские политические группировки — пример того случая, когда многие из членов группы, очевидно, ориентируются как друг на друга, так и на внешнюю аудиторию таких же отчуждённых, но прямо не участвующих в организации людей. Более того, в этом случае именно предполагаемое одобрение внешней аудитории может стать одним из критериев, от которых зависит принятие внутри группы. Это ещё одно объяснение того, почему у таких групп может и не быть узко политических целей: их цель — спектакль, самопредставление.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бурдье П. Формы капитала // Экономическая социология. 2002. Т. 3, № 5.
2. Омельченко Е. Молодёжные культуры и субкультуры. М.: Институт со-
циологии РАН, 2000.
3. Юм Д. Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1965. Т. 1.
4. Шибутани Т. Социальная психология. М., 1999.
5. Harris L. Al Qaeda’s Fantasy Ideology // Policy Review. 2002. № 114.
6. Hebdige D. Subculture: The Meaning of Style. L.: Routledge, 1979.
7. Scheff T. J. Alienation, Nationalism, and Inter-ethnic Conflict.
http://www.soc.ucsb.edu/faculty/scheff/5.html.
8. Scheff T. J. Bloody Revenge: Emotions, Nationalism and War. N. Y.: Perseus
Books, 1994.
136 А.Ф. Васильев
2005.№2 СОЦИОЛОГИЯ И ФИЛОСОФИЯ
9. Scheff T. J. Emotions, the Social Bond, and Human Reality: Part/Whole
Analysis. Cambridge: Cambridge University Press, 1997.
10. Scheff T. J. Socialization of Emotions: Pride and Shame as Causal Agents //
Research Agendas in the Sociology of Emotions / Kemper T. D (ed) Albany:
State University of New York Press, 1990.
11. Scheff T. J., Retzinger S. M. Shame and Violence: Shame and Rage in Destructive
Conflicts. Lexington: Lexington Books, 1991.
12. Scheff T. J. Shame in Self and Society // Symbolic Interaction. 2003. Vol.26.
13. Solomon S., Greenberg J., Pyszczynski T. Pride and Prejudice: Fear of Death
and Social Behaviour // Current Directions in Psychological Science. Vol. 9, No.6.