динамические дуальности, ритуал-внезапность, мода-традиция, стабильность-экстремальность.

В статье рассматриваются динамическое аспекты повседневности, их характер, содержание, значимость.

Текст статьи:

«Ритуал — внезапность» – важный конструкт в структуре повседневности. Как известно, ритуал есть установленный порядок совершения действий, своего рода правила игры. Но этим правилам люди придают большее значение, чем просто условностям. Если рассматривать ритуал как более или менее сознательную, упорядоченную заданность и повторяемость каких-то моментов поведения людей, то в этих предпосылках любой ритуал похож на повседневность. Однако же он институализирован настолько, что далеко перекрывает ее. В широком смысле ритуал будет означать все без исключения варианты как-то организованного, стандартизированного чем-либо (обычаем, привычкой или ценностью) поведения человека. В таком понимании ритуал заполняет собой почти все пространство жизни и превращается в своего рода рефлекс, культурный инстинкт (завтрак, обед и ужин, поход на работу, учебу, любовь, конфликты, болезнь и даже смерть не как-нибудь, а строго определенным образом). За рамками столь расширенно понятого ритуала остается немного – всякого рода экстравагантности и причуды, инициативы и вызовы традициям, акты творчества.

Ритуалы могут возникать различным образом. В современном обществе они возникают достаточно произвольно, и, конечно, не имеют такого самодовлеющего влияния, как в традиционном. Однако и здесь ритуалы играют важную роль в «скреплении» образа жизни, поддержании социального порядка.  Ритуалы часто рассматриваются лишь как условное действие, церемониал, но повседневные жизненные ситуации однозначно предполагают ритуализацию символических действий их участников.

Хотя разные люди в различной степени склонны к периодической ритуализации своего поведения, а некоторые даже бросают принятым в социуме ритуалам открытый вызов, закономерность внешне показных действ очевидна. Ритуальное вовлечение не только создает надлежащий настрой на символ (высказывание), но и обеспечивает его легитимный (в обыденном понимании) статус. Ведь повседневность как бы растворяет в своей элементаристской среде общественные ценности (родины, землячества, клана, профессии и т.д.). Созерцая и демонстрируя коллективную сопричастность этим идеям, человек преодолевает сомнения в осмысленности собственного существования. Ритуал овнешняет преемственность между личностью и группой, малыми и большими группами, чьи интересы на чем-то сходятся. Поэтому ритуальные мероприятия «цементируют» отношения людей в круге повседневных дел и забот, вершащихся по принципу невмешательства и неучастия в жизни Других.

Сознание, ритуализированное церковной или светской обрядностью (храмовая служба, собрание или демонстрация), по ее идее и сценарию поднимается над повседневностью. Для своих организаторов подобные мероприятия носят вполне практичный, деловой до обыденности характер, но что касается народа, то с практичностью его сознания в подобных действах дело обстоит сложнее, поэтому имевшие место в истории самых разных стран  и народов попытки развенчать одни духовно-практические ритуалы обычно влекли за собой создание других, только с обратным идеологическим знаком. Таким образом, серьезные, но чисто символические действа удовлетворяют коллективистским потребностям личности, а ритуал можно назвать еще одной структурой повседневности.

Ритуал в собственном и, тем самым, более эвристичном смысле слова – это специфическое ценностно-нормативное действие, императивность и целесообразность которого актуализируются и подтверждаются в самом ритуальном действии. И в этом понимании ритуал может находить себе разные бинарные оппозиции, но наиболее соразмерной из них на уровне повседневности представляется внезапность. Достаточно заритуализированная повседневная жизнь в современном мире все чаще прерывается внезапными неожиданными событиями.

С ритуалом как структурой культуры повседневности тесно связан и такой ее элемент как традиция. Мы будет рассматривать традицию, с одной стороны, как структуру повседневности, а с другой, как механизм ее формирования, о чем речь пойдет в следующем параграфе. Бинарной оппозицией к традиции является, на наш взгляд, мода, поэтому следующая дихотомия выглядит как «традиция – мода».

Духовная сторона повседневной жизни любого общества находит воплощение не только в людях, составляющих его каждый данный момент, но и в наследии прошлого – традиции, воспроизводимой в историческом сознании и способствующей установлению идентичности общества, его культурного отличия от «других». «Традиция – это выраженный в социально организованных стереотипах групповой опыт, который путем пространственно-временной трансмиссии аккумулируется и воспроизводится в различных человеческих коллективах»[1].

Традиции складываются не сами по себе; их создают, отвергают или изменяют люди, причины по которым конструируются традиции различны, исходя из этого критерия, Э. Хобсбаум разбил изобретенные традиции на три группы: первые символизируют и выражают социальную близость, идентичность сообществ и наций; вторые легитимизируют статус, институты и авторитеты; третьи социализируют определенные ценности, нормы, правила поведения[2].

Принадлежность к тому или иному сообществу определяется тем, в какой мере индивид усвоил традиционные уклады жизни. В традициях отселектирован, передан и воспринят от человека к человеку, от поколения к поколению исторический социальный опыт. Этот опыт и соответствующие структуры поведения воспроизводятся почти в идентичной форме на протяжении нескольких поколений или в течение длительного времени в рамках одного общества или в пределах регионов, имеющих в определенной степени общую культуру. Традиции зависят от менталитета этноса и входят в структуру его культуры повседневности. Они существуют как устойчивая основа социальной идентичности, национального характера и культуры. Эти традиции закрепляются в языке, в мимике и жестах, манерах, жилище, выступая ядром этических, эстетических и вообще жизненных различий, на основе которых осуществляется познание и оценка окружающего мира. Эти различия определяют национальную идентичность (в форме «свое — чужое»), половую принадлежность, отношение к работе и развлечениям, к жизни и смерти, к природе и человеку. Благодаря традициям культурный опыт повседневности может передаваться от одного поколения другим поколениям и от одного народа другим народам. Содержанием традиции становится любой функциональный элемент культуры: знания, нормы морали, ценности, политические идеи. Это иногда незаметные, но очень важные для существования общества формы повседневного порядка. По этому поводу П.Бергер и Т. Лукман пишут: «Я полагаю реальность повседневной жизни как упорядоченную реальность. Ее феномены уже систематизированы в образцах, которые кажутся независимыми от моего понимания и которые налагаются на него. Реальность повседневной жизни оказывается уже объективированной, т.е. конституированной порядком объектов, которые были обозначены как объекты до моего появления на сцене»[3].

Человек, в силу случайности своего рождения попавший в определенную социальную среду, усваивает традицию как некоторую природную данность, без видимых усилий. Традиция для него является хранилищем всего разнообразия накопленных знаний, жизненного опыта, обычаев группы, которые можно сохранить во времени и передать следующим поколениям. Поскольку традиция складывается помимо нашего разумения, она принуждает нас к чему-то помимо нашей воли и в этом смысле она есть насилие. Но на этой ее принудительной силе держится общественный порядок, порядок как некая субординация ролей, полномочий, функций, то есть институтов, приверженность которым и составляет суть повседневной жизни.

Но современное общество – это общество открытого типа, динамично развивающееся и готовое к изменениям, оно развивается настолько быстро и стремительно, что в данных условиях, в условиях глобализации, силы традиций уже не хватает для его нормального функционирования. В таком обществе мода в определенной степени берет на себя роль традиций.

Мода есть частичное изменение внешних форм культуры, происходящее под влиянием многих факторов (экономических, социально-психологических, культурологических, нравственных, эстетических), форма социальной регуляции и саморегуляции человеческого поведения, как индивидуального, так и группового и массового. Она входит в жизнь каждого человека, становится одной из составляющих и формирующих структур повседневной жизни людей. Мода, с одной стороны, удовлетворяет потребность людей в новизне, а с другой, способствует адаптации общества, групп и индивидов к изменяющимся условиям их существования, как внутренним, так и внешним, развивает в социальных системах готовность к нововведениям. Как и традиция, она является одним из средств приобщения индивида к социальному и культурному опыту, способствует процессу социализации.

Одним из механизмов формирования повседневной культуры является типизация (см. параграф 2.2). Восприятие личностей, идей, событий в рамках повседневности – это восприятие с точки зрения их типической определенности. Мода, со своей стороны, способствует формированию различных типов, часто именно она вносит их в нашу жизнь (модный человек уже воспринимается как представитель определенного типа; представитель какого-либо круга общества). Одной из причин возникновения такого рода типов может выступать стремление человека к подражанию, которое является одним из важных условий моды. Объектом подражания становятся не столько сами по себе «модные» вещи, предметы, внешние формы быта и поведения, прежде чем мода получает визуальное выражение, она возникает как определенный тип стиля жизни человека. Благодаря существованию разного рода типов человек чувствует себя не одиноким, а принадлежащим к какой-то группе. Идентификация с группой осуществляется следующим образом: Я предполагаю, что некоторый сектор мира, который Я считаю само собой разумеющийся мною, воспринимается также Другим, моим партнером, следовательно, считается само собой разумеющийся Нами. А то, что считается знакомым каждому, выстраивается в образ жизни, рассматриваемый как естественный, нормальный, правильный членами моей группы. Если перенести это на модные объекты, то получается, что определенные одежда, мимика, жесты, язык позволяют индивиду чувствовать себя таким, как и остальные члены группы, а они в свою очередь также признают этого человека как своего. Подобное подражание дает индивиду уверенность в том, что он не одинок, избавляет от мучений выбора. Таким образом, мода удовлетворяет потребности в социальной опоре, выводит отдельного человека на колею, которой следуют все, дает всеобщее, превращающее поведение индивида просто в пример.

Следуя моде, добиваясь принадлежности к какой-либо группе, человек в некоторой степени теряет свою индивидуальность, конструируя типичный способ деятельности, типичные, лежащие в его основе мотивы и установки. Однако, на наш взгляд, нельзя рассматривать моду как фактор, негативно сказывающийся на человеческой индивидуальности, мода, как и традиция, является одной из формирующих структур повседневности, которая помогает адаптироваться, приспосабливаться человеку к жизни в обществе.

Повседневная культура является неоднородным феноменом. С одной стороны являя собой постоянные, относительно спокойные моменты бытия, с другой таит в себе моменты эпизодически случайные, даже инновационные. В результате, в общем-то, плановое течение обычной жизни то и дело прерывается крайними состояниями, фатальными вызовами личностям и группе. Для общего названия таких вызовов повседневности изнутри ее самой можно выделить еще одну дихотомию структур – «стабильность — экстремальность».

Сюда относятся, прежде всего, события в большинстве своем неизбежные, но образующие в той или иной степени кризисные фазы и неординарные стороны жизни человека (рождение и смерть, любовь и ревность, инвалидность и прочие биографические катаклизмы). Бросая вызов стабильной повседневности, они  в целом по-своему даже необходимы для ее продолжения.

Большинство проблем повседневной жизни может быть решено путем следования образцам (члены семьи, как правило, всегда могут предсказать действия другого в отношении самих себя). Но стабильность повседневной жизни время от времени нарушается не только желанными людям паузами веселья и благоговения, что выводит обыденность в зону положительной экстремальности, но и обстоятельствами явно экстраординарными, к примеру, стихийное бедствие в природе или техногенная катастрофа, тогда речь идет о противоположной отрицательной экстремальности. Будучи плотно включены в самую повседневность, эти события явно прерывают ее тихо-мирное течение на какое-то время, а то и кладут ему конец навсегда (вместе с привычным качеством жизни или с ней самой). Ни общество, ни человек не могут постоянно находиться в состоянии экстремальности, продолжительное нахождение в этих состояниях ломает психику человека и расшатывает устройство общества до такой степени, что оно меняется или исчезает. Однако область стабильности обладает свойством поглощать резкие флуктуации, происходящие в жизни человека, и, в силу практической неизбежности для каждого из нас большинства подобных испытаний, они приобретают некие черты обыденности вольно или невольно для людей их переживающих, больше или меньше в условиях разных субкультур. Поэтому, в хорошо обустроенном сообществе даже отклонения от повседневности управляются типичными способами улаживания экстраординарных ситуаций. И тогда экстремальность исчезает и вновь возникает ощущение обыденности, все вновь сводится к нахождению в области обыденной нейтральности. То, что воспринималось как несчастье или, напротив, невероятное счастье, постепенно становится повседневностью, человек, оставаясь в пределах психологической нормы, приспосабливается к самым невероятным изменениям внешних условий своего существования, тем, что превращает экстремальные значения  в норму, в обыденность (например, профессии военного, спасателя и т.п.). Иными словами, в мире повседневной жизни существуют и рутинные способы «оповседневнивания» инноваций[4].

Современное постиндустриальное общество называют обществом знаний, т.к. оно не может развиваться без постоянных инноваций, технологических прорывов, новых способов деятельности во всех областях социальной практики. А новаторство, склонность к риску, информационные нововведения, столь необходимые постиндустриальной цивилизации есть проявление экстремальности. Как пишет Г.В. Панина: «Постиндустриальный мир, развивается за счет перманентных нововведений, создает среду экстремального поведения как необходимое условие своего существования»[5].

Стабильные условия, установленные пространственно-временные и причинно-следственные границы определяют повседневное бытие и одновременно вытекают из природы последнего. Одна из важнейших функций структур повседневности в том, чтобы задавать границы повседневного бытия, поэтому элементы праздника, творчества, искусства, религии, будучи незаметно вкраплены в структуры повседневности, образуют возможности выхода за ее пределы и являются окнами в иные, трансповседневные миры.

Набор повторяющихся действий, присущих повседневности, обнаруживает тенденцию универсальности, и, на наш взгляд, трудно найти предметную область или сферу жизни, которые бы не имели к ней отношения. Поэтому, несмотря на то, что  в социогуманитарном познании понятия «повседневность» и «праздник»  противопоставляются, на наш взгляд в современном обществе это противопоставление достаточно условно.  Также не стоит забывать, что повседневное – источник и фон особых форм жизни, источник функционирования культуры и самого человека.

Оповседневнивание праздников связано с нарастающим ценностным политеизмом, в котором М. Вебер видел отличительную черту современного западного общества. В этом смысле можно говорить и о «встречном» процессе – инфильтрации значений праздника в повседневную жизнь. Это позволило нам выделить следующую дихотомию – «будни — праздник».

Проведение всевозможных праздников, принимающих гигантские масштабы, стало трудовой деятельностью современности. Они имеют лишь отдаленное сходство с празднествами былых времен или с «цивилизацией досуга» из недавнего прошлого. «Классический» народный праздник, привязанный к определенной дате (ярмарки, карнавал и т.п.), а также праздник на дому, который обеспечивало нам телевидение, сегодня растворились в глобальном празднестве, непрерывно и бесконечно изменяющем поведение людей и окружающую среду. В современном мире праздник больше не противопоставляется повседневной жизни, не противоречит ей: напротив праздник теперь сама повседневность, вся повседневность. Праздник и будни уже неразличимы.

Сегодняшние праздники, как правило, не совпадают с традиционными. Отдельные праздники, прежде всего национальные, профессиональные, приобретают предельно обобщенный характер – становятся общегосударственными, поддерживаясь и воспроизводясь институциональными механизмами массового общества, в том числе масс-медиальными средствами. При этом в ситуации мультикультурности национально-государственные праздники стали для социализированных членов общества рутиной. Другие празднества, по выражению Р. Кайуа «как бы растворяются в календаре», так что «на смену праздникам приходят каникулы и отпуска»[6]. Третьи связываются с вовсе некодифицируемыми и неинституционализированными формами, помечаясь как «интимные» и конституируясь подчеркнуто временным согласием малой группы или даже двоих, так что само это хрупкое согласие, добровольная близость, короткая встреча, без отсылки к каким бы то ни было внешним инстанциям и без уверенности в продолжении, переживаются как самопровозглашенный праздник. Наконец, многие значения праздничного поведения теперь отделяются от заданных календарных рамок, известных сценарных форм и ролей. Они переходят на виды деятельности, как будто бы впрямую не связанные с праздником, – искусство  или рекламу, туризм, сексуальную индустрию или спортивные зрелища, обобщаясь и утончаясь, становясь все более диффузными, «эфирными», по выражению Г. Зиммеля, но сохраняясь в сознании участников, зрителей как общая рамка восприятия и оценки[7]. Современный мир – это мир, где уже не существует праздничных дней. Праздник, бывший некогда «запланированным событием, разрывающим повседневную практику и порождающим радостное настроение»[8] сегодня охватывает весь мир и заполняет собой будни.

Самым впечатляющим феноменом современного общества является, безусловно, компьютеризация всех сфер общественной деятельности и повседневной жизни человека, компьютер превратился в универсальное устройство, которое с равным успехом может служить профессиональным инструментом ученого, инженера, бизнесмена, юриста, врача, а также средством обучения, повседневного общения, развлечения. Все это отражает зримое возрастание роли компьютерных технологий в повседневной жизни людей. Перенос различных форм взаимодействия в виртуальное пространство сети Интернет является впечатляющим фактом, но не менее впечатляет тенденция расширительного, метафорического использования понятия «виртуальная реальность». С его помощью в настоящее время обозначаются многие новые экономические, политические, культурные феномены, не связанные непосредственно с компьютеризацией, но обнаруживающие сходство логики человеческой деятельности с логикой виртуальной реальности. Сущностный принцип этой логики – замещение реальных вещей и поступков образами – симуляциями. Такого рода замещение можно наблюдать во всех сферах жизни современного человека, свойством виртуальности обладает и вся наша повседневная жизнь. И  это дает нам основание рассмотреть еще одну дихотомию структур повседневности – дихотомию «виртуальность – реальность». 

Любая сфера жизнедеятельности является объективным источником создания виртуалоподобных элементов социальной реальности. Как пишет Мануэль Кастельс: «Во всех обществах человечество существовало в символической среде и действовало через нее. Поэтому исторически специфичным в новой коммуникационной системе, организованной вокруг электронной интеграции всех видов коммуникации, от типографского до мультисенсорного, является не формирование виртуальной реальности, а строительство реальной виртуальности <…> реальность, так, как она переживается, всегда была виртуальной – она переживалась через символы, которые всегда наделяют практику некоторым значением, отклоняющимся от их строго семантического определения»[9]. Следовательно, сегодня рождаются новые формы виртуализации, но не сама виртуализация.

Современный человек – человек постиндустриального общества, погруженный в виртуальную реальность, увлеченно «живет» в ней, сознавая ее условность, управляемость ее параметров и возможность выхода из нее. Перспектива того, что отношения между людьми примут форму отношений между образами, и есть перспектива виртуализации общества.

Компьютеризация повседневной жизни вводит в обиход виртуальную реальность в качестве компьютерных симуляций реальных вещей и поступков, важно, например, не только то, что теперь можно совершать покупки с помощью компьютера, но и то, что процесс покупки все чаще организуется как посещение виртуального магазина. Традиционные институциональные формы сегодня становятся формами виртуального взаимодействия – виртуальных сообществ, виртуальных корпораций, виртуальных развлечений, виртуальных преступлений и виртуального же отпущения грехов[10]. Все перечисленные, а также не упомянутые взаимодействия осуществляются как виртуальные аналоги реальных социальных взаимодействий. При этом происходит замещение реального исполнения социальных ролей симуляцией, создается образ реальных атрибутов институциональности. Наряду с традиционными формами, «реальными» интеракцией и организацией, коммуникация посредством компьютера вносит вклад в производство социальности. Различение старого и нового типов социальной организации с помощью дихотомии «реальное – виртуальное» позволяет рассматривать виртуализацию как процесс замещения институционализированных практик симуляциями.

Виртуализируясь, повседневность, конечно, не исчезает, но переопределяется. Компьютерные технологии и, прежде всего технологии виртуальной реальности оказались наиболее эффективным инструментом ее симуляции. И теперь императив симуляции ведет к превращению компьютерных технологий в инфраструктуру всякого человеческого действия. Коммуникации, осуществляемые через Интернет, не ориентированны на институциональные и групповые нормы, направляющие деятельность людей в их не-сетевой повседневности. Напротив, Интернет – среда развития виртуальных сообществ, альтернативных реальному обществу. Активность индивидов, осуществляющих коммуникации через Интернет, их силы и время переориентируются с взаимодействий с реальными друзьями, родственниками, коллегами, соседями на коммуникации своего виртуального Эго со столь же виртуальными партнерами. Виртуальное общение как  раз и привлекательно обезличенностью, а еще более возможностью конструировать и трансформировать виртуальную личность. С одной стороны, это дает свободу идентификации (виртуальные имя, статус, привычки, психика, достоинства и пороки), а с другой, происходит «утрата» — отчуждение реального, сознательно или несознательно формируется размытая или изменчивая идентичность. Уже не редки случаи, когда реальная личность жертвует удовольствиями в реальном мире (новая одежда, отпуск на море и т.п.) ради карьеры или удовлетворения желаний своего второго, виртуального «Я»: за реальные деньги двойнику покупается виртуальное оружие, инструменты, навыки или определенный статус в мире по ту сторон компьютерного экрана. Да и подарки теперь могут быть адресованы не виновнику торжества, а его виртуальной части. Отчуждение предметов от человека (например, электронные открытки или фотографии) осуществляется еще на более высоком уровне, чем в позднеиндустриальной культуре, в которой отчуждение касалось в первую очередь функционального взаимодействия человека и окружающих его вещей[11].

В отличие от «реальной» реальности, которая лишь опосредована виртуальным инструментарием (e-mail, ICQ, Интернет-сайты компаний, Интернет-магазины и пр.) и еще полностью вербализуема в терминах договоров, протоколов, научных текстов, рекламных сообщений и т. п., виртуальная реальность плохо переводима на язык физической повседневности. Однако именно виртуальная реальность постепенно начинает приобретать первичный статус в повседневной жизни человека (например, личные дневники, умершие как массовое явление повседневной культуры в реальном мире, массово возродились в виде своих сетевых  аналогов в пространстве виртуального мира).

Виртуальное уже повсеместно вклинивается и теснит «реальную» реальность. Реальность и фиксированность личной повседневности в каждый момент времени в одной точке пространства уже не воспринимается a priori.  Результатом такого переформатирования повседневной культуры становится стирание причинно-следственных связей. Следствие может не иметь реальной причины, но в полном соответствии с теоремой Томаса виртуальная причина и виртуальные поступки могут порождать реальное следствие, например, убийство на почве виртуальной измены.

Общественная жизнь в целом также протекает одновременно в двух наложенных друг на друга пространствах –  реального социального взаимодействия и его виртуального аналога (чаты, электронные подписи, Интернет-магазины, Интернет-казино, реклама в сети, взломы сайтов, виртуальные религиозные приходы, виртуальные кладбища и т.д.), представляющего «киберпротез институциональных форм» общества[12]. И наш взгляд, виртуальная реальность становится реальней подлинной. Пожалуй, только собственная природа человека еще не виртуализирована в сознании человека и вышла своими инстинктами на культурную поверхность.

Данные дихотомии отражают контрастные аспекты повседневности, фиксируя внимание исследователя на повторяющемся и уникальном, субъективном и относительно объективном, то есть всём том, чем наполнена человеческая жизнь. Таким образом, анализ структур второго уровня показал, что культура повседневности – это обычный опыт, это область, где факты, повторяясь, превращаются в структуры, где возникает надежда на новацию и в то же время обеспечивается стабильность социального функционирования. В повседневности господствует смесь того, что не поддается объединению и всегда отделено одно от другого.

Рассмотрение вышеперечисленных дихотомий позволяет нам говорить о том, что повседневность представляет собой систему, в которой все структуры находятся хотя и в динамически неравновесном, но конструктивном взаимодействии.  Где, как и в любой другой системе, целое гораздо богаче и сложнее суммы своих составляющих.

Дихотомичные структуры второго уровня, оказывают влияние на формирование и функционирование структур третьего уровня организации культуры повседневности, к которым мы отнесли бивалентные элементы, включающие в себя одновременно и традиционные, и инновационные компоненты – это язык, ценности и менталитет. Как и сама повседневность структуры третьего уровня это синтез устойчивости, в чем-то даже инертности и обновления, усвоения новых смыслов.

Обыденный язык в первом приближении соотносится, до неразличения, с повседневной реальностью, однако при этом как бы понимается, что обыденный язык сохраняет статус одной из независимых ее структур. Говорить о языке как о структуре повседневности нам позволяет тот факт, что, несмотря на усиливающееся взаимодействие, обыденный язык и повседневность никогда не совпадут друг с другом полностью, так как с одной стороны, в самом естественном языке присутствует момент «неязыковости» (например, звук, тембр, интонация), а с другой, в повседневности присутствуют помимо языка такие структуры, которые существуют и воспроизводятся по нормам и образцам, воспринятым с детства (например, привычки, ритуалы и пр.). Естественный язык черпает из структур повседневности свои постулаты, основанные на очевидностях, уместных и пригодных к употреблению в данной ситуации. В пространстве повседневности функционирует несколько языков. Часть из них можно назвать родными, часть чужими, заимствованными из других сфер реальности. Родные естественные языки преобладают, но и те, и другие активно используются в повседневной жизни и не менее активно взаимодействуют оказывая влияние друг на друга, заимствуют друг у друга лексику, грамматику и прочие элементы. А. Щюц писал, о том, что донаучный диалект – сокровищница готовых, уже сконструированных типов и характеристик, социальных по происхождению и несущих в себе открытый горизонт еще не найденных содержаний[13]. Язык повседневной жизни служит проводником из одной конечной области значений в другую. Далеко не всегда имея возможность выразить повседневное в специализированном языке научной теории, религиозного или художественного опыта, мы всегда можем более или менее точно рассуждать об опыте конечных областей значений в обыденном языке.

Известно, что овладение естественным языком проходит в житейской обстановке, используя имеющиеся природные задатки у обучаемого, естественный язык входит в обиход обыденной речи с развитием основ красноречия, подражая имеющимся образцам. В каком-то смысле человек – раб своего родного языка: он с младенчества попадает под влияние и власть языка родителей и вместе с языком усваивает хранящуюся в нем культуру того речевого коллектива, членом которого он совершенно случайно, не имея никакого выбора, оказался.

Под влияние естественного языка человек попадает двояко: с самого рождения  индивид «помещен» в язык, и мы уверенно можем говорить об их неразличимости, поэтому правомерным является тот факт, что не только человек владеет языком, но и язык владеет индивидом (В. Гумбольт), порой необъяснимым образом, как историческая заданность, «наследственность» обусловившая его существование. Так например, представители этнических групп, даже хорошо говоря на государственном языке, думают только на своем собственном. Освоить чужой язык как схему выражения (а не просто выучить его) достаточно затруднительно, для этого, убежден А. Шюц, «нужно написать на нем любовное письмо, помолиться и выругаться»[14]. Язык выступает важнейшим средством формирования субъективной реальности и персональной идентичности. С ценностной позиции язык не только является средством передачи сообщения, то есть средством коммуникации, но и мировоззрением и мироощущением народа – носителя этого языка, в нем зафиксирована биография нации, на нем говорили предки и он является моделью мира.

Специфику обыденного языка определяет его прагматический аспект. Общеизвестны эксперименты Г. Гарфинкеля[15], в которых он показывает, что если слова и действия теряют свое привычное значение, человек переживает геологическую катастрофу.

В повседневной жизни мы воспринимаем своих языковых партнеров через сеть классификаций и типизаций, вытекающих из их социальных ролей и в каждой ситуации выбираем определенный тип языкового поведения (родителя воспитывающего ребенка, контролера в автобусе, покупателя, посещающего магазин, и т.п.). В повседневной жизни обычные стратегии поведения известны заранее всем, и если бы человек не типизировал свое языковое поведение, он был бы не в состоянии справиться с многообразием языковых ситуаций.

Но язык представляет собой не только инструмент для описания событий. Структура языка содержит культурный код, определяющий способ мировосприятия данной культуры, а его грамматика в неявном виде заключает в себе развернутые представления об устройстве социального универсума, определяющие мышление и поведение людей. Поэтому П. Фейерабенд полагал, что «словари и переводы являются весьма неудачным способом вводить понятия языка»[16].

Язык представляет собой структуру повседневности, которая носит подвижный динамический характер. Это значит, что данная структура постоянно наполняется новым содержанием, то есть конституируется. Употребление любого слова (т.е. выбор подходящего значения или выражения) всегда опосредовано как прошлым коммуникативным опытом говорящего, так и его определением наличной ситуации. А. Шюц убежден в том, что язык каждый раз рождается заново в процессе его использования, что означает определенные модификации в практике его употребления применительно к определенной ситуации речевого взаимодействия. А почерпнутые из коммуникативного опыта эмерджентные смыслы обеспечивают дополнительную «ситуативную» окраску каждому отдельному случаю их употребления. Но не только в этом состоит динамичность языка, в нем органично сочетаются традиционные и инновационные компоненты, которые привносятся в повседневную жизнь благодаря современным техническим процессам, проникновению науки в обыденную жизнь людей, виртуализации и  глобализации. Отметим, что основными каналами проникновения новых лингвистических компонентов в повседневность являются СМИ, а так же люди молодого возраста и подростки.